– Ты должна учиться, – протянула Эдита Павловна, и в ее слабом голосе промелькнули знакомые властные ноты, что в данном случае являлось добрым знаком – пока бабушка правит миром, она жива и со всем справится, в этом можно было не сомневаться.

– Мама, я должна сказать… – Нина Филипповна набрала в легкие побольше воздуха и выдохнула. – У нас будет ребенок, и мы очень ждем нашего малыша…

Она с опаской посмотрела на Эдиту Павловну и замерла, ожидая ответной реакции. Щека бабушки дернулась, губы тоже дрогнули, ее зелено-болотные глаза наполнились влагой и заблестели. Я увидела, как пальцы, покрытые мелкими морщинками, сжали руку Нины Филипповны. По щеке моей тети скользнула слеза, но она ее быстро смахнула и улыбнулась.

– Я скучала по тебе, – еле слышно произнесла Эдита Павловна.

Мария Ильинична, накормив меня мясом по-французски с картошкой, успокоившись, что я не умру от голода в ближайшие три часа, отправилась на свидание с доктором филологических наук. Симка тоже сегодня встречалась с Матвеевым, и я поглядывала на часы, прикидывая, сколько времени еще осталось. По телефону мы выбрали платье – темно-серое, с широкой белой полосой от воротника к самому низу. Я лишний раз убедилась в том, какой беспомощной и эмоциональной стала Симка, – казалось, ее счастье нельзя измерить. Я воображала, как она до последней минуты будет стоять напротив зеркала и сомневаться: все ли идеально, не прилипла ли ниточка, не слишком ли яркая помада, и это добавляло радости.

Я осталась одна в трехкомнатной квартире, телефон разрядился, и я его решила не заряжать, мне остро требовалась тишина, чтобы наконец услышать все, что происходит в душе…

Я не могла не думать о Климе, и я больше не боролась с собой. Зачем, если кожа помнит его прикосновения, если я хочу, чтобы он целовал меня и я ему отвечала? Пусть он опять снимет часы и положит их на тумбочку. Пусть они брякнут об эту тумбочку! Пусть! Может, это самый лучший звук на свете, означающий, что через считаные секунды я окажусь в крепких объятиях человека, которого люблю, от которого больше не хочу убегать.

Посмотрев на портрет мамы, я открыла шкаф, взяла с полки ключи от квартиры Клима, карточку, отключающую сигнализацию, оделась и вышла на улицу. В эту минуту я верила его словам, они звучали во мне, бежали вместе с кровью по венам, подталкивали вперед, убыстряли шаг. Пусть будет, что будет… Может, он меня выгонит?.. Пусть будет, что будет…

От волнения я не сразу попала ключом в замочную скважину, когда сигнализация запищала, я заметалась в коридоре, не зная, куда сунуть карточку, я даже не сразу сообразила, что коробочка должна располагаться близко к двери. Обнаружив ее, быстро прислонив карточку, я понадеялась на то, что отряд полиции все же не приедет, не увезет меня и Клим потом не будет приглашен в отделение для знакомства со мной – грабителем века.

Сигнализация послушно замолчала.

Повесив плащ на вешалку, сняв туфли, я в полутьме босиком прошлась по квартире, дотрагиваясь до знакомых и незнакомых вещей. В кресле небрежно лежала рубашка. Я коснулась ее, отдернула руку и двинулась дальше. Ежедневник на столе, ручка, газета, начатая пачка сигарет, пепельница… Покинув эту комнату, я направилась в ту, где раньше висел портрет мамы. Теперь на стене было пусто. Остановившись около окна, я принялась смотреть во двор. Матвеев сказал, что Клим сегодня вернется из командировки, – я буду его ждать. Начал накрапывать дождь – капли летели на землю в свете фонарей.

А если он не приедет?.. Мало ли какие у него дела… А я все равно буду ждать…

Не знаю, сколько я так стояла. Наконец во двор въехала знакомая машина, открылась дверца, и я увидела Клима. Крепко схватившись за оконную ручку, я лицом к лицу встретилась с первым приступом паники, но бежать в любом случае было уже поздно.

Я так стояла, пока за спиной не раздались шаги, а потом они стихли. Я повернулась.

– Видимо, Господь услышал мои молитвы, – ровно произнес Клим.

Выдержав лишь секунду, я бросилась к нему, как бросаются со скалы в воду. Сердце колотилось немыслимо, слезы текли по щекам, слова потерялись, меня бросило в дрожь, я боялась поднять голову и заглянуть в серые глаза.

– Девочка моя. – Клим держал меня крепко и, кажется, не собирался отпускать. – Девочка моя, что же ты плачешь?.. Ну вскрыла чужую квартиру, с кем не бывает…

Уткнувшись в его грудь, я засмеялась оттого, что он рядом и между нами нет даже миллиметрового расстояния, оттого, что он понимает, как мне тяжело, и ему не все равно.

– Клим… – но у меня не хватило сил закончить фразу.

Он двумя руками поднял мою голову и стал меня целовать. Его поцелуи сразу были глубокими и нетерпеливыми – я хотела именно так…

– Я люблю тебя. Никогда не сомневайся в этом, – произнес Клим, убирая от моего лица растрепавшиеся волосы. – Никогда.

Я собиралась очень многое сказать в ответ, но лишь протиснула руки между нами и положила их на твердые плечи Клима, приблизила пальцы к шее, коснулась теплой кожи и судорожно вздохнула. Отрывки прошлого пролетели слайдами: ожерелье под подушкой, возвращение в дом Ланье, первый бал и первый танец, частная школа, последний звонок и вновь дом Ланье… Я совершила длинный путь, и он вел меня не к Эдите Павловне, не к ее богатству, он вел меня вот сюда, в эту квартиру…

– Я люблю вас… И хочу принадлежать вам, – сказала я робко и замерла.

Руки Клима опустились на мою талию и скользнули под свитер, он теперь тоже касался моей кожи, нежно гладил ее – так, что внутри ныло и горело.

– Кажется, я знаю, что нужно сделать, чтобы перейти на «ты».

Подхватив меня, Клим направился в спальню, и я, как той ночью, прижалась к нему и стала осторожно целовать его в колючую щеку. Я желала добраться до его губ, и, как только оказалась на кровати, сразу попросила:

– Поцелуйте меня, пожалуйста.

Часы брякнули о тумбочку, и я улыбнулась.

Клим сел рядом и сразу стянул с меня свитер. Сначала он положил ладонь на мое худосочное бедро, затем устремился выше, к животу, и стал гладить его. Я застонала и смутилась. Клим смотрел мне в глаза, и от этого ощущения обострялись, я чувствовала, что отдаю себя ему.

Сняв с себя рубашку, он лег рядом. Рука скользнула еще выше – к моей груди, наши губы слились, и я прижалась к Климу теснее, не желая отрываться от него ни на секунду.

– Девочка моя, – прохрипел он, и наши тела переплелись. – Как же долго я этого ждал…

Уже не было важно, что за чем следует и кто что говорит.

Я – Анастасия Ланье.

Он – Клим Шелаев.

А больше ничто не имело значения…

Эпилог

Ближе к Новому году Эдиту Павловну перевезли домой, и теперь Нина Филипповна и Бриль навещали ее каждый день, что раздражало Семена Германовича. Известие о том, что скоро в семье Ланье произойдет пополнение, вызвало у него приступ злости, но Лев Александрович продемонстрировал моему дяде большой крепкий кулак и многозначительно сообщил, что в его клинике всегда будут рады новому пациенту.

Кора практически перестала появляться дома, Лера звонила мне все чаще и чаще, по ее мнению, опять выходило, что во всем виновата я.

– Ты должна вернуться, должна вернуться, должна вернуться, – твердила она и в качестве шантажа добавляла: – Бабушка каждый день спрашивает о тебе. Как тебе не стыдно?! Мне надоели эти медсестры, не дом, а лазарет!

Я приезжала к Эдите Павловне несколько раз. Встречи проходили в присутствии Нины Филипповны, и это очень облегчало общение. Бабушка смотрела на меня внимательно, задавала мало вопросов (ей еще трудно было говорить, она быстро уставала) и щурилась, будто что-то замышляла. Ничто не мешало ее мощному мозгу придумывать новые планы и вершить чьи-то судьбы.

Переехав к Климу, я пробездельничала целый месяц, немного прибавила в весе, совсем вылечилась от болей в спине и наконец-то узнала, что такое быть самой счастливой с утра и до утра. Однажды ночью Клим потребовал кольцо-цветок, надел его мне на палец и сказал: